Утомленные солнцем 2: Предстояние (2010) (2025)

Михалков на войне

В июле 41-го осужденный по 58-й статье комдив Котов (Михалков), избежав забота­ми таинственного покровителя расстрела и увернувшись от налетевших на лагерь юнкерсов, пешком торопится к линии фронта в компании недоразвитого уголовника Вани (Дюжев). Два года спустя неприятно заматеревший Митя (Меньшиков), теперь полковник НКВД, муж котовской жены (Толстоганова) и приемный отец его дочки Нади, получает от страшного Сталина (Суханов) наказ разыскать во фрон­товой неразберихе бывшего комдива, воюющего рядовым в штрафбате, и вручить ему запертую на замочек особую папку. Потерявшаяся при эвакуации пионерлагеря Надя Котова (Михалкова) тем временем плывет по морю на говорящей мине, принимает над бездной крещение от безногого священника (Гармаш), становится медсестрой, узнает, что война, кроме прочего, — Божья кара. Воскрешение убитых в первой серии героев, как ни странно, вызывает меньше всего вопросов: в Армагеддоне мертвым положено вставать из могил. Тем более понятно: Котов и Митя ценны для Михалкова в первую очередь как ходячие иллюстрации давней программной мысли — что в безбожное время злу служат все, только правильные мужики делают это честно, беззлобно и с огоньком, а чувствительные умники — с патологическим сатанистским мазохизмом. За 16 лет, прошедшие между двумя фильмами, расклад несколько задубел и утратил тонкость красок: Меньшиков теперь — совсем упырь, пусть мечтающий тайком об искуплении, Михалков — совсем герой, легко итожащий окружающий его хаос емким комдивовским «б…дь» из-под выстоявших даже в лагерной антисанитарии усов. Михалкову дежурно изменяет вкус (а Волга впадает в Каспийское море), но ждавшие от фильма фейерверков фирменного бесстыдства будут разочарованы. Своего героя режиссер держит в узде (две трети фильма он за кадром, половину экранного времени — где-то в уголку). Акценты расставлены вполне по-человечески. Война — ад, но в первую очередь все-таки бардак; всем страшно, все матерятся, свои стреляют в своих, немцы где-то на горизонте (где им и оставаться бы — а то в какой-то ­момент на экран начинают забредать совершенно кукрыниксовские Ганс, Макс и Отто, один — обязательно в круглых очочках). Специфическая суверенная политкорректность орошает сценарий даже слишком старательно, будто специально для тех, кто, начитавшись газет, считает автора совсем уж хоругвеносцем: тут и симпатичный грузинский курсант, и мусульманская молитва в гибнущем окопе. Ничуть не меньший стихийный постмодернист, чем его закадычная немезида Тарантино, Михалков очень старается делать все правильно и всерьез, но спотыкается на том же, на чем Тарантино в «Бесславных ублюдках». Чувствуется, что при всех благо­леп­ных разговорах война для него — в первую очередь выразительный фон. Кумачовые штандарты-паруса над немецкими танками нужны потому, что хорошо рифмуют­ся с летающим портретом Сталина в финале первой серии. Михалковские литературные фактотумы, Моисеенко и Новотоцкий, услужливо разбавляют действие знакомыми еще по «12» хохмами для своих: Котов, скривившись, гонит от себя мохнатого шмеля (понимающие смешки в партере), Котов, узнав, что ему замени­ли политическую статью на «хищение в особо крупных», срывается на изумленное «Что я там украл? Подковы?!» (кажется, уже было, с той же интонацией, с трибуны какого-то съезда). Холодея, гонишь от себя мысль, что ведущий к страшным последствиям момент, где немецкий летчик на бреющем полете какает на бар­жу с умирающим Гармашом, на самом деле задумывался как масштабная реплика памятной сцены из «12», где на того же Гармаша гадит божья птица. «Утомленные-2», возможно, окажутся небесполезны зрителям, до них не знавшим, что Сталин был человек неприятный, войну выиграл не Том Хэнкс, грузины — наши братья, а Бог есть. Но для тех, кто и так в курсе, — это в меру увлекательные два с половиной часа, оставляющие до странного равнодушное чувство (исключение — стоящий особняком мощно сделанный эпизод про штрафбат, который на­кануне гибели зачем-то усиливают ротой чистеньких, ничего не соображающих кремлевских курсантов). Не потому, что Михалкову нечего сказать. Скорее потому, что его самобытный розановский дискурс про духовный авторитаризм и особый русский путь плохо иллюстрируется конкретным историческим материалом. Реальность (даже редуцированная до набора сугубо частных военных историй) сопротивляется ему, так же как пару лет назад сопротивлялась американская пьеса про правосудие. А связь между произносимыми в кадре максимами и тем, что в этом самом кадре творится, на поверку гораздо менее очевидна, чем когда-то дек­ларировавшаяся комдивом Котовым связь между советской властью и мягкими детскими пяточками.

Когда смотрела не плакала, а сегодня рассказывала об этом фильме и поняла, что не могу удержать слёз. Почитала мерзкие ханжеские рецензии в интернете… о них позже Фильм шокирует. Шокирует трагичностью судеб, правдивостью чекистской лжи и мучений, любви и подлости, шокирует натуралистичностью съемок… шокирует справедливостью реальности и божественным провидением и случайностями, которые спасают одних и губят других. Шокирует, когда с началом войны расстреливают на глазах остальных, под первой вражеской бомбёжкой, всех, кто сидел по политической статье, загнав в один барак… - это делают НАШИ…. Шокирует, когда трое фрицев остаются в деревне, отстав от своих, чтобы напиться воды и один из них расстреливает в упор танцующих и поющих для него цыган, а затем преследует убегающую Надю, которой ни одна живая душа в затаившейся деревне не открывает дверь на её мольбы… и ждёшь затаив дыхание, что же будет в этом сеннике, куда она спряталась, а он пошел за ней так уверенно… а потом – сожженная деревня, загнанная в один сенник. Все. Женщины, дети, старики… все за двоих убитых… Это по обыкновению своему делают ФРИЦЫ. Шокирует гибель 240 кремлёвских мальчиков-курсантов, брошенных на подмогу штрафбату на удерживаемый рубеж… как шли эти мальчики воевать – весело, с маршами и песнями, планировали в атаку… красивые, 183 сантиметра дети… встретил их один штрафник словами «давай меняться: я тебе лопатку, а ты мне винтовку… зачем она тебе? - тебя ведь всё равно убьют»… осталось только пять человек из штрафбата… последний живой курсант-балагур и весельчак (играл его сын Михалкова) лежал ненайденным среди трупов, молча, с открытыми глазами, присыпаемый густыми снежными хлопьями… а рядом лежали кровавые, в месиве грязи, оторванные его ноги… А и не могли в живых остаться эти курсанты. Не могли. Господа рецензирующие увидели в фильме множество стереотипов. Идите лесом, господа рецензирующие. Там не стереотипы. Там реальность. При том реальность очень профессионально и художественно созданная. У вас в головах сплошные стереотипы, от которых вы не в состоянии уйти, воспитанные на голливудской жевачке для мозгов. Последние кадры. Надя на поле боя, в развалинах, ищет раненых и находит обгоревшего израненного мальчика 19 лет. Он плачет, больно, страшно… она успокаивает, бинтует, лекарств нет… она пытается тащить, и видит смертельную рану… не спасёшь… И он молит её… «Покажи сиськи… пожалуйста… ну покажиииии…. я ж не видел никогда… да и не увижу уже» Сколько же дерьма вылили убогие интернетчики на эти «михалковские» сиськи! НЕГОДЯИ! Вы не воевали, в армии не служили, вы ничего не видели и ничего ни для кого не сделали, да и не сделаете в своих офисах… для вас эти самые сиськи не святое и святым никогда не были, лишь объект для привычного онанизма. А люди были всё-таки людьми… и ценности были другими… и очень часто, умирая, говорили тем, кто был рядом не о матери… и не о родине… и даже не о Сталине… а о том, как же страшно умирать в 19 лет, когда ты ни разу не то, что не прикоснулся к женщине, ты даже не видел эти самые желанные тёплые и прекрасные живые сиськи… и никогда уже не увидишь… ты умрёшь в 19 лет, израненный и обгоревший возле своего танка… никогда не будешь любим и не родятся у тебя дети. Для тебя не будет будущего. Зато оно будет для следующих поколений, о чём ты думаешь сейчас меньше всего… Она показала. Те, кто писали свои желчные рецензии – моральные обесчеловеченные уроды, и если бы сейчас, не дай Бог, была война, такие люди НИКОГДА бы не победили, ибо они – пустой и бездуховный бесполезный шлак.

Это нечто!!!

Вообще, я не люблю писать ругательные рецензии. По мне лучше ничего не написать про непонравившийся фильм, чем поливать его. Но не в этот раз, к сожалению… Увиденный сегодня мною фильм – это нечто, находящееся за гранью добра и зла… Дикая смесь некрофилии, порнографии, комикса и дурных анекдотов. Местами было бы смешно, если б не было так грустно. Чего стоит только эпизод с «анальным изнасилованием» немецкого лётчика, который получил в зад сигнальную ракету от меткого матроса, за то, что пытался обосрать корабль с ранеными. С моря камера несется на оккупированные территории, где на золотых полях цыгане с криком: "не убивайте нас, мы споем вам песню", танцуют перед ошалевшими немецкими солдатами. Или Михалков, гоняющийся по полям за немецким «языком», с тем чтобы выпороть его ремешком по заднице и отпустить. Садомазо какое то Особенно запомнился финал, где голая санитарка сидит перед сгоревшим танкистом, который перед смертью, вместо молитвы попросил показать ему голую женскую грудь… Больше раскрывать сюжет «великого» кино (как сказано в афише), я не буду, думаю, рассказанного мною хватит, чтобы сделать вывод и этом кине.